… что я и называю «чувством хрупкости бытия». Кроме того, в фотографическое мышление входит умение «схватить» миг, чувство композиции, представление объемного мира в двух измерениях (так же умение «дешифровать» двухмерный образ) и умение видеть сам объект, а не знак, которые он может представлять в изображении.
История сохранила поразительный пример фотографа, ни разу в жизни не бравшего фотоаппарат. Ефросиния Керсновская прожила долгую жизнь, и когда узнаешь подробности судьбы этой женщины, трудно поверить, что эдакие круги ада вообще можно пройти и выжить. За плечами у нее было 12 лет ГУЛАГа, в которые вместились и расстрельные приговоры, и побеги, и смертельные болезни. Хотя Ефросиния Антоновна в последнее годы своей жизни расплачивалась за пережитое всевозможными болячками, она оставила после себя уникальные, ни на что не похожие мемуары. Рисовала Ефросиния Антоновна старательно, особенно вдаваясь в детали, и кажется удивительным, как память этой женщины оказалась способной вместить в себя почти все увиденное. Больше всего эти воспоминания похожи на комиксы, или не лубочные картинки - все-таки она была непрофессионалом - но, с другой стороны, смотрится это как фотоальбом с цветными фотокарточками. Скажем так, с фотографиями, которые МОЖНО БЫЛО БЫ сделать. Она запомнила все: как выглядела параша, во что были одеты зеки, в какой обстановке проходили допросы, чем мылись в бане, как отправляли «жмуриков», в какой форме случалась лагерная любовь. В человеке жила истинная мания к деталям, к подробностям. Это ведь тоже составляющая «фотографического мышления». Есть, правда, особенность: если воспоминания написаны от первого лица, то в свои рисунки Ефросиния вводит саму себя как героя, то есть в видеоряде повествует о себе от третьего лица. Но не в этом суть: через всю эту титаническую работу рефреном проходит мысль о том, что все это могло бы быть зафиксировано фотокамерой, но - по понятным причинам - это было невозможно. Зато человеческий мозг сработал как фотоаппарат, и в данном случае не было скидок на отсутствие аппарата, пленки и все прочее - дух человеческий, по сути, способен вместить в себя все. Ну, чем не идеальный фотограф! В предисловии Керсновская писала: «...Я начала рисовать там, в Норильске, - сразу после того, как вышла из лагеря. Не было еще ни тюфяка, ни простыни, не было даже своего угла, но я уже мечтала нарисовать что-то красивое, напоминающее прошлое...» Найти ли лучший пример для того, чтобы объяснить, что такое «чувство хрупкости бытия»? В предисловии к альбому Керсновской написано: «Что это? Мемуары? Нет! Листки, вроде выцветших фотографий, которые дороги лишь тем, кто в расплывчатых изображениях узнает лица давно умерших людей… Нет! Что же? Наскальная живопись…» Был момент, когда «тройка» ее осудила на расстрел, и Ефросиния крикнула этим людям в лицо: «Правда как свет! Никогда луч тьмы не проникнет в светлое пространство: поэтому ваша ложь боится правды!..» Один из замечательной плеяды литовских фотографов Витас Луцкус обронил однажды: «Художника, изобразившего на скале двадцать тысяч лет назад кита с китенком в животе, можно смело назвать первым в мире фотографом. Его интересовала не физиология, не игра света и тени, а реальное событие». Мы видим, как современные фотолюбители страстно увлекаются играми света и тени. Действительно: если занятие – СВЕТОПИСЬ – значит, надо искать эти самые светотеневые отношения. Ну, как еще здесь без пресловутого «боке», баланса белого, ГРИПа… Да, это элементы языка фотографии, но всего лишь – элементы! Так же в вербальном языке: мы может восхищаться аллитерациями, интонациями, прочими элементами рулад. Но нам ведь не всегда приятно слышать «звуки му» (кроме, разве, шутливого «тро-ло-ло» в исполнении Эдуарда Хиля), нам интересно, о чем, собственно человек говорит (или поет). Так же и в фотографии: иногда эксперименты со светом занятны, но как-то быстро наступает момент, когда от них тошнит. В будущем возможны самые неожиданные пути развития фотографической техники, о которых не могут подозревать даже самые смелые фантасты. Может, например, измениться сама форма бытования фотографии. Но пока неизменным остается одно: способ получения фотоизображений. Даже в самом современном цифровом аппарате сохраняется элементарное сочетание: выдержка и диафрагма. Сейчас многие из профессиональных (и не очень) фотографов увлечены новыми технологиями и относятся к ним подчас с преувеличенным пиететом. А некоторые (более пожилые фотографы) над ними тихонько посмеиваются: мол, ребята, «заклинило» вас этом деле, но все равно же надо - на любой технике - просто классно снимать. Потому что в основе даже голографической фотографии будет положено умение видеть, умение вовремя нажать на кнопку, оказавшись в нужный момент в нужном месте. А уж что за коробочка будет у тебя в руках (как говаривал один фотограф, классные кадры можно делать и спичечным коробком), - дело второе. Именно эта тема – фотографического мышления и видения - и должна быть предметом внимательного рассмотрения и обсуждения. Даже, если из зоны внимания современного фотографа выпали «мокрые» процессы аналоговой фотографии, все равно останется главный акт фотографии, называемый не слишком благозвучным и тяжеловесным словом: экспозиция. Мир будто сам при помощи световых волн воспроизводит себя на носителе! Это ли не чудо? Пленка, дискета, или дагерротип – все это просто результат воздействия света на вещество. То, что этот процесс происходит по воле и желанию фотографа, позволяет его сравнить с, пусть маленьким, но - Демиургом. Творцом. Творцом будет считать себя и суперфотограф, обличенный всеми возможными наградами, и баба Маня, снявшая своего внучка «мыльницей» (а, если получится резко, она, пожалуй, посчитает себя гением). Такая у фотографии особенность: ей может заняться любой. Даже обезьяна. Вот, почему фотография - не искусство: она - естество. Точнее, противоречивое соединение искусства и природы. Поиск гармонии искусственного и естественного, на мой взгляд, - самое интересное в творческой фотографии. Нужна ли нам правда? Смотря о чем… Многие живут и творят, как раз дистанцируясь от правдивости, ибо правда почти всегда горька. Но все же, возвращаясь к творчеству «фотографа без фотоаппарата» Евфросинии Керсновской, не могу не сказать: жил на свете великий человек, праведник, который в своих, в сущности, примитивных произведений стремился нам сообщить правду о жизни. В основном, используя визуальные образы. И вот вопрос: а нам это надо?
6. Пущий эффект
Глаза любят красивые и разнообразные формы, яркие и приятные краски. Да не овладеют они душой моей...
Августин Аврелий
Для фотоаппарата великое и вечное равнозначно ничтожному и преходящему. Потому что техническое средство, фотокамера, брутальна во всех смыслах. Отчасти холодны, равнодушны по отношению к людям и снимающие люди. Иногда складывается впечатление, что это все же не совсем так, но прозвище «папарацци» по отношению к фотографам придумано не от барабана. Вообще говоря, фотографы по своему нраву схожи со врачами. И те и другие – отвратительные циники. Да и юмор фотографов и врачей весьма схож… он, мягко говоря, близок к солдатскому. Скажу, почему: доктор смотрит на людей (неродных и неприятелей) сквозь призму диагнозов. Человек для врача – вместилище болезней, ну, а полную клиническую картину, как известно, показывает только вскрытие. Фотограф привыкает смотреть на людей как на объекты, обладающие определенными свойствами. В том числе и недостатками. Как там врач говорит: «Не стесняйтесь, говорите всю правду, ведь я врач…» Фотограф общается с моделью приблизительно так же: «Ага, вот этот синячок мы затемним, этот прыщ заретушируем. Не волнуйтесь, я профессионал – все будет в лучшем виде…» То есть, фотограф так же в своем роде определяет «болезни» внешности и ищет пути решения. Если, конечно, стоит задача приукрашения модели или любого другого объекта… Но, даже если не стоит, фотограф слишком приближается к правде, ибо видит все ВИДИМОЕ. При этом он отдаляется от истины в угоду заказу? А многим она нужна-то, эта истина? О правде – так вообще речи нет, она способна только напугать. Правда уж точно может вызывать даже скандал. И частенько она отвращает. Фотографы-реалисты любят снимать бомжей. Но я не встречал людей, которые любят созерцать фотографии бомжей. Отвратительные они все же… Фотография не воняет бомжатиной, но ассоциации, что рождает изображение опустившегося человека, способны сымитировать и обаятельный рефлекс. Принято считать: цель науки – истина, цель искусства – правда. Довольно примитивное представление – в особенности по отношению к искусству. Потому что мы от искусства ждем… а что же мы, собственно, ждем-то? Ну, уж точно – не только правду. Наверное, прежде всего особую радость от восприятия чего-то яркого, чистого, нештампованного. Как принято говорить, «пир духа». Особенно в творческой фотографии я лично ценю свежесть взгляда, наверное, непосредственность. Слишком велико в фотографии давление штампов. И это естественно, ведь фотограф выражается посредством объектива, средства (простите за тавтологию) объективного. И объектив рисует так, как захотел инженер, его спроектировавший. Потому-то в творческой фотографии так мало мастеров, узнаваемых по индивидуальному стилю. Формальная сверхзадача фотографа, видимо, в том и состоит, чтобы стать узнаваемым. Это означает: найти себя. «Человек – это стиль»: не мною придумано. И объективы, что характерно, бывают разные. Да, их набор ограничен – не ставнить весь парк современной фототехники с возможностиями самой бедной человеческой фантазии – но все же даже варьируя фокусными расстояниями и относительными отверстиями можно преобразить реальность до степени чуждости. Я это к тому говорю, что фотографическое изображение способно перемолоть реальность до неузнаваемости. И это прекрасно – при условии, ежели автор не поставил себе цель – преобразить реальность только ради пущего эффекта. Как врач приводит человеческий организм в норму, так фотограф при помощи своего искусства рисует идеальный мир, чаще всего – в угоду заказчику. За примером далеко ходить не надо: фотографы создают образ В.В. Путина – «мачо и доминируещого самца». Обычный элемент примитивной политической игры. А если сходить за примером далеко, можно сопоставить два 1937-х года – в фотографиях и в воспоминаниях современников. Сплошной «марш энтузиастов» и конвои в Сибирь… А посмотрите Великую отечественную войну в том виде, в котором она бала представлена в газетах и журналах военного времени: сплошной ура-патриотизм. Иначе и нельзя было, ведь СМИ являются средствами пропаганды и… заведомого введения противника в состояние заблуждения. И не только, кстати, в военные годы. Ну, это я глубоко копнул, подымусь несколько ближе к поверхности. Я вот, что скажу относительно фотографических профессий. Фотография как средство требует пристального изучения объектов, а таковыми являются в том числе и люди. У нас хватает физических недостатков, причем, у каждого – своих. Принятая в обществе (национальном, религиозном, профессиональном) определенная дистанция общения не позволяет приблизиться к малознакомому человеку на расстояние, когда изъяны, к примеру, кожи, слишком явно заметны. Фотографическая технология разрушает нормы приличия, ведь даже издалека можно снять человека так, что видна будет каждая порочка на лице. Это я об общественных местах говорю, а не о закрытых заведениях, где ревностно оберегают частную жизнь от камер! По договоренности с моделью ретушер постарается изъяны сгладить (либо поработает визажист). А если вообще нет никакой договоренности? Вот откуда наша нелюбовь к снимающим на улице людям! Кто-то целуется на улице, а фотограф это зафиксировал? О-о-о-о, какой нехороший… Кто? Если рассудить, нехорошие те, кто целуется прилюдно, ведь они нарушают нормы, принятые, в частности, в православном обществе. Да и в эпоху социализма тоже как-то не приветствовалось уличное лобзание (но не партийных боссов!), однако, приветствовалась нежность. В моем мозгу накрепко закрепился образ знаменитой некогда фотографии Рамуальдаса Раскаускаса «Нежность»: ОН в толпе едва прикоснулся к НЕЙ, и на контрасте с безразличной толпой влюбленные будто воспарили! Романс о влюбленных… Сюжет миллионы раз в последствии повторялся, но все это было уже не так, не так… Христиане тоже «христосуются» на пасху. Только православный фотограф это не снимет. Безнравственно это с точки зрения православной морали. А вот интимное общение со святынями - прикосновение губами к мощам, чудотворным иконам, Святым дарам – этого в христианском видеоряде хватает с избытком. Так же как молящихся или ставящих свечки людей. Неискушенный или просто простодушный скажет: «Ну, что же вы, судари и сударыни – ведь неприлично как-то выставлять на всеобщее обозрение общение человека с Богом!» На него посмотрят как на идиота. Потому что есть традиция, святые отцы благословляют и вообще это на картинке выглядит умильно. И в итоге имеем набивший оскомину штамп: девочка в платочке ставит свечку. Символ веры. Плакат. Пропаганда. Православие само по себе снимабельно - потому что церковное и околоцерковное бытие дарит хорошую, добротную фактуру. Фотографы толпами ходят в крестные ходы. Многие утверждают, что их зовет в путь вера. А фоткать-то тогда зачем, ежели вера?. Типа пропагандировать? Ага, опять, значит, пропаганда – пусть и благого дела. Только при чем здесь правда-то, если мы на выходе имеем пропагандистские материалы?
Этот абзац пишу только для того, чтобы разделить две грани одной темы. А то вы обвините меня в кощунстве и безбожии. Но я по-взрослому пишу, без оглядки на воспитателей, вожатых или наставников. Человек идет в храм чтобы общаться с Богом? Зачем там фоткать-то там? Уважаю фотографов, которые приходят на религиозные мероприятия чтобы снимать, работать над темой. Если кто-то начинает при этом говорить на теологические темы, такого не уважаю. Я знаю фотографов, которые при советах рьяно снимали демонстрации, субботники и комсомольские стройки, теперь так же истово снимают религиозные обряды. При этом утверждают, что искренне верят. Допускаю. Но таковых не слишком приветствую. Хотя и не осуждаю за конформизм.
Справедливости ради, скажу: агрессивных ханжей с фотокамерами в храмах встречаю очень мало. Все же снимающие в массе своей адекватны и доброжелательны. Чего не скажешь о тех, кто призван бдеть. И охранники правы – ведь они защищают от посягательства фотографов права тех, кто действительно приходит в храм общаться с Богом. Нехорошо все же, когда кто-то с камерой застает другого за интимным занятием. Я имею в виду молитву. Легко, когда снимаешь птичек, закаты, цветочки. Ну, кто обратит внимание, что на самом деле цветочек обнажил свою половую систему, дабы привлечь пчелок для опыления… Но вот, едва в кадр попадает хотя бы фрагмент человека, появляются этические вопросы. Да и вообще в видимом мире человеческих комедий, драм и трагедий всегда есть поле для соглядатайства. Зрение – дар. Но так много искушений, прелестей… В переполненном общественном транспорте мужчины и женщины частенько стоят, прижавшись друг к другу, и только разве у шибко озабоченных (или психов) возникает от этого возбуждение. Все почему: мы настроены ехать, а для гендерных отношений есть другие места и ситуации. Диспозиция кардинально меняется, едва в вагон метро на высоких каблуках заплывает красавица в юбке, заканчивающейся там, откуда ноги растут, и с декольте чуть выше пупка. Адекватная мужская часть пассажиров напрягается. Красавица знает, что ее «дресс-код» несколько вызывающ и, видимо, ей приятно внимание. На Востоке это было бы оскорблением общества, тамошние мужики мгновенно соображают, что данная женщина является особой легкого поведения, и приставание – вполне адекватная реакция. В Московском или Питерском метрополитене по идее ничего не должно произойти. Тем не менее – и такое повторяется частенько – в спертом воздухе вагона повисает пауза, и будто гуляют в тесном пространстве флюиды. Та же девушка, одетая нефривольно, может быть, зажатая в час пик мужчинами (непроизвольно) скорее всего замечена не будет. Да, мужчины любят глазами, видимо, поэтому абсолютное большинство знаковых фотографов в истории человечества – представители сильной половины. Напомню: в государствах, где Ислам является государственной религией, мужчины и женщины пользуются общественным транспортом раздельно. Еще один «полигон морали» - пляж. Для вуайериста место купания и загара – поле мелких пакостей. Для нормальных людей – обычное общественное место отдыха. Надо только заметить: пляж как таковой – порождение XX века. Наши предки предпочитали не принимать солнечных ванн, загар считался прерогативой смердов. Вспомните знаменитый снимок Картье-Брессона конца 20-х годов прошлого столетия: мужики сквозь дырки в заборе глядят на женскую часть пляжа. Вуайеристы? Забавность снимка в том, что вовсе нет – весьма респектабельные господа. В те времена общество не было столь эмансипированным, все же бытовали иные нормы приличия. Что же: прошло еще лет тридцать – и в моду вошли мини-бикини, и вообще пуританские «пережитки» были сданы в архив. Случилась сексуальная революция. Общество стало иным? Да вряд ли. Просто, изменились ВИЗУАЛЬНЫЕ традиции. Как раз более консервативные традиции общения изменились мало. Хитрая тонкость: целующиеся на улице – ныне явление нормальное (теперь). Целующиеся на пляже – это уже безнравственно. На современном пляже принято обычное правило: соблюдение приличествующей дистанции. Женщины частенько обнажают верхние части туловищ, даже не лежа на животе. И что? Воспитанные мужчины внимания на женские фривольности не обращают, точнее, стараются делать вид, что не обращают. Хамы, бывает, и пристают. Есть иное явление – нудистский пляж, где царит культ обнаженного тела. Но и там сохраняются нормы дистанции. Я не апологет натуризма, но все же знаю, что нудисты именно для того (чаще всего) и сбрасывают с себя одежды, чтобы подчеркивать свое уважение к… моральным устоям. Парадоксально? Только для тех, кто думает, что видимость – основа нравственности. Ну, да: раздеваться все же неприлично. Но как тогда быть с «Махой обнаженной», «Венерой Милосской», «Афродитой»? Или у нас, как всегда, двойная мораль? Об этом, кстати, кричала современникам картина Эдуарда Мане «Завтрак на траве». Вот ведь какая непростая штука – наша визуальная культура… Куда взгляд не кинь – всюду препоны, внутренние и внешние запреты, даже табу (например, на съемку «христосовающихся»). И одновременно попирание запретов – в особенности со стороны желтой прессы. Фотография мертвой Людмилы Гурченко в гробу (на обложке таблоида) – апофигей современной медиа-культуры. На продажу выставлено все – даже принципы. По счастью, к творческой фотографии то, что находит место в бульварных СМИ, отношения не имеет. Хотя – это с какой стороны посмотреть… Среднестатистический зритель-читатель (читай, простой обыватель) не сильно разбирается, где искусство, а где – бизнес. На жареных новостях и папараццевских фотках воспитывается та самая визуальная культура каждого конкретного человека, вырабатываются длясебяшные принципы видеоэкологии. Как-там у Ортеги-и-Гассета написано: «дегуманизация культуры»? Вот-вот! Кстати, о фотографиях мертвых. Не первое столетие существует такой вид скульптуры как посмертная маска. Данные произведения способны пробуждать очень сильные и высокие чувства, в том числе и эстетические. А чуть больше столетия назад процветал такой вид бытовой фотографии как посмертное фото. Фотографировали тогда редко (было дорого), и, если умирал ребенок, его наряжали и фотографировали как живого. Потому что полученное фото оставалось единственной «живой» памятью о несвоевременно ушедшем близком человеке. Ныне такое фото посчитали бы кощунственным. Так гибки наши моральные устои… Поймал себя на мысли, что до сих пор говорю исключительно о «мужской», жесткой и прямой фотографии. А вот женщина любит ушами… Тем не менее, есть великолепные фотографы-женщины. Женская фотография почти всегда чувственна, эмоциональна. Я бы сказал, она не визуальна, а сенсуальна. Вот, как я много я сказал о ВИЗУАЛЬНОСТИ – и все для того, чтобы подробнее поговорить о СЛЕПОТЕ. Физической, не духовной или моральной. Вы никогда не обращали внимания на то, что слепые лучше различают плохих и хороших людей? Следуя нашей логике, это объясняется просто: слепой не находится “под гипнозом” видимости. Зрение на каждом шагу подводит нас. Ошибки не будет, только если мы постигаем самую сущность. При любом раскладе человек не просто воспринимает мир, но и оценивает его. Чувства любви и нелюбви - наши вечные спутники. Со всеми предметами, явлениями и людьми мы находимся в каких-то отношениях. Даже если наши чувства дегуманизированы, мы равнодушны к чему-то этот тоже отношение. Александр Мень говорил, что взгляд человека все более становится похож на взгляд рыбака, смотрящего на рыбу, теснящуюся в неводе. Видимо, уже совсем похож. В частности, это случилось и из-за атаки визуальной информации на нашу психику. Слишком много картин, картинок и прочих фоток давят на наш мозг со всех сторон. А видеоэколгии – никакой. Плюс еще – перманентное усовершенствование техники, в том числе фотографической. Уже не человек управляет камерой, а она управляет им, предлагая готовые решения по экспозиции, фокусу и даже композиции (на мониторах многих камер даже начертаны линии, делящие кадр на девять секторов и обозначающее «правило третей»). Это не рабство у техники – это рабство у производителей, участников фотографического рынка. К тому же готовые решения предлагают разномастные «гуру», имеющие свои арсеналы штампов. И все стараются строить свою деятельность так, чтобы получился пущий эффект. Чем эффективнее результат, тем выше прибыль. В принципе, ничего плохого в рыночном механизме нет, в конце концов все хотят жрать и удовлетворять иные потребности. Но как-то не шибко уютно существовать в таком мире, то бишь, жить на большом, глобальном базаре.
7. О слепоте
Добро и зло находятся вне видимости. Они относятся только к взаимоотношениям реального мира. Реальность добра, когда она прекрасна.
Дж. Уаайтхед
Красоты видимого мира настолько нам доступны, что мы зачастую и не обращаем на них внимания. Воспринимаем все, как должное, обязательный придаток к дару жизни. Скорее всего, это хорошо: значит, ткань бытия настолько глубоко проросла в нас, что наслаждение таинственной и непостижимой природой мы испытываем в сферах гораздо более высоких, чем те, в которых обитают наши мысли. Но как же тогда существуют люди, которых судьба лишила великого дара зрения? Незрячие... Ведь они так же живут, как и зрячие, так же радуются и страдают. Неужели, отсутствие способности видеть мир не воспринимается ими, как трагедия? А может, они тоже видят мир, только, по-иному? Вот в этом и хотелось бы разобраться. Великий аргентинец Хорхе Луис Борхес, будучи к концу жизни совершенно слепым человеком, оправдывал свое состояние следующим образом: «...Слепота - это дар. Я утомил вас перечислением полученных мною даров: древнеанглийский, в какой-то степени шведский языки, знакомство со средневековой литературой, до той поры неизвестной мне, написание многих книг, хороших или плохих, но оправдавших потраченное на них время, Кроме того, слепой ощущает доброту окружающих...» Что же, скажете вы, Борхес из тех людей, которые прославились величием духа: такие всякой напасти найдут достойный отпор. А как же простые смертные, миллионы несчастных, переживающих потерю зрения как трагедию? Вот я, к примеру, каждый почти Божий день, спускаясь в подземный переход, вижу слепцов, либо поющих дуэтом под гитару, либо просто стоящих с протянутой коробочкой. В обоих случаях у них жалкий и вовсе не героический вид. Проходя мимо, если честно, я в голове прокручиваю единственную мысль: «Не дай бог!» Но они, то есть, незрячие, думают немного по-другому. Для примера давайте-ка шагнем эдак на тысячу лет назад. В 983 году Н.Э. в небольшом сирийском городке Маарри ослеп, переболев оспой, четырехлетний мальчик Ахмед, получивший по рождении от отца прозвище Абу-ль-Аля (переводится с арабского как «отец высоты»). Ему повезло: повзрослев, Аль-Маарри стал знаменитым поэтом. В его стихах, согласующихся с древней восточной традицией, много говорится о смерти, человеческих пороках и добродетелях, но о слепоте поэта - почти ничего. Хотя, иногда и проскакивает (стихи даются в переводе Арсения Тарковского):
Томлюсь одновременно в трех темницах я, Мне трудно дать о них известье верное. Знай: слепота моя темница первая, Мой -дом - вторая, третья - тело скверное...
Нам, зрячим, трудно понять такое отношение к жизни, ведь мы по большей части считаем себя людьми свободными и мало зависящими от внешних обстоятельств. Слепому дано постоянно чувствовать свою слепоту; и она непрерывно напоминает о себе. Но трагичности в восприятии бытия от этого не прибавляется. Придумывается и оправдание: да, я слеп, но слепота - лишь одна из степеней несвободы, а потому наделенным счастьем зрения даны в удел иные формы рабства. Ну, что есть зрение физическое по сравнению с духовным зрением? Аль-Маарри замечает:
Все тайны постигает всевидящее око, А наши мысли лживы, сердца полны порока, И образною речью мы тешим свой язык, Хоть знаем, что от правды и этот лжец отвык...
Судьба к Абу-ль-Аля была благосклонна: до глубокой старости он был окружен апологетами и учениками. И поныне мавзолей поэта в Сирии считается самым почитаемым местом. Осталась его поэзия, преисполненная не только трагизма, но и таинственного трепета перед жизнью. Были и смутные намеки на особенное зрение, дарованное слепому:
«Быть может, в темноте меняет суть природа...»
Но я не начал бы этого разговора, если бы меня не обуревало желание хотя бы вкратце рассказать о судьбе одной русской женщины. Ее звали Ольга Ивановна Скороходова. Родилась она в селе Белозерки под Херсоном в 1911 году и в 1919-м, после перенесенного менингита, полностью лишилась зрения, а потом и слуха. Слепой считается инвалидом. А если человек слепо-глухой? Ведь все, что ему остается для того, чтобы постигать внешний мир, - это запахи, форма и фактура предметов. Абсолютная темнота и абсолютная тишина - как вообще можно существовать в подобном вакууме? Оказывается, можно! Ольга Ивановна смогла выделиться из ряда своих собратьев по несчастью, получив отменное образование и даже защитив кандидатскую диссертацию. На всем протяжении своей 70-летней жизни она вела записи, фиксируя свои ощущения и наблюдения (парадоксально, но именно наблюдения!) над окружающим миром и над собой. Она даже написала целую книгу, которая носит название: «Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир». Я считаю эту книгу выдающимся памятником несокрушимому человеческому духу, ведь женщине этой предстояло пробиться сквозь завесу слепоты и глухоты к человеческому пониманию. В Соединенных Штатах тоже жила слепоглухая женщина, ставшая писательницей, философом и ученой. Ее звали Элен Келлер; она была знаменитостью и национальной героиней. Имя Элен Келлер вписано золотыми буквами в историю США. А кто знает про нашу Ольгу Скороходову? Но давайте вчитаемся в книгу Ольги Ивановны:
«...Свет и звуки отключены. Остается воздух, всегда доступный восприятию: его движение и направление этого движения, температура, насыщенность запахами и т.п. Из этих, казалось бы, мелких, незаметных ощущений постепенно складывается определенное, стройное представление...»
Человек без зрения и слуха, в сущности, не состоянии самостоятельно жить (поводырь всегда рядом, даже если слепоглухонемой наедине с собой, ему нужно быть уверенным, что рядом кто-то есть). Это накладывает весьма строгие рамки на поведение. Существование становится очень зыбким. Вот воспоминание из Ольгиного детства:
«Я долгое время никому не позволяла заменить возле себя мать, и ее временное отсутствие пугало почти до потери сознания... Мне было почему-то очень страшно и казалось, что мать ко мне не вернется».
Это чувство, правда, в менее обостренной форме, знакомо каждому из нас. В детстве изначально каждый наделен особым чувством хрупкости бытия. Грудной ребенок, оставленный матерью, воспринимает одиночество, как потерю всего; потому что, мать для него - это Мир. Потом, по мере взросления, Мир разрастается от размеров Мамы до пространства, границы которого стремятся в бесконечность (для каждого эти границы индивидуальны). И мы начинаем переживать уход не Матери, но - Мира. Это я и называю «чувством хрупкости бытия». Черты детскости Ольга Ивановна несла через всю жизнь, и более всего это отражалось на очень живом ее восприятии:
«Многие зрячие думают, что красота и обаяние прекрасного весеннего или летнего вечера совершенно недоступны пониманию слепоглухого. Это не совсем так. Конечно, мы не можем непосредственно любоваться полной луной, яркими звездами и т.д. Об этом могут рассказать только зрячие. Но ведь кроме луны и звезд есть еще легкий ветерок, аромат цветов, роса на их лепестках. Все это вполне доступно ощущению слепоглухих, и если зрячий и слышащий человек сумеет хорошо передать то, что он видит и слышит, то у слепоглухого может создастся еще более полная картина красоты весеннего или летнего вечера. Я приведу маленький отрывок из моего дневника: ...Был такой чудный вечер. Мне кажется, что за все лето еще ни разу не было такого вечера. Неудержимо тянуло в сад, где благоухали белые табаки, петунии и настурции. Я сидела на скамье и думала... Едва уловимый ветерок теплыми струйками скользил по моему лицу и рукам. Ко мне подошла Е.А. Я спросила ее: «Какой сегодня вечер, лунный или темный?» - «Да, лунный. Небо чистое, синее, с крупными звездами.» Я долго сидела в саду, а когда легла спать, не могла заснуть. Обаяние этого вечера далеко отогнало от меня сон.»
В отличие от Абу-ль-Аля, у Ольги Ивановны немного размышлений философских, «проклятых». Зато - много наблюдений над своими слепотой и глухотой, что объясняется научным интересом, стремлением принести пользу своим горьким опытом. Так, к примеру, она видит ночь:
«...мне хочется представить ночь в образе одинокой женщины. Чтобы обойти землю, она незаметно выскальзывает из уединенного дома, укрывшись темным покрывалом, идет вокруг города, разливая запах ночной сырости и навевая прохладу своим длинным покрывалом...»
«Что такое Млечный путь, я не знаю... но мне представляется, что высоко-высоко над землей в воздухе раскинут очень длинный, но не очень широкий кусок тончайшей, нежной и светлой кисеи - нечто вроде флера...»
«Если я попытаюсь выразить свои представления поэтическим языком, то это будет примерно так: вся жизнь, которая протекает вокруг, отделена от меня «стеклянной стеной».
«Зрячие видят все окружающее и могут рассказать мне об этом, но, как только я захочу непосредственно воспринять эту жизнь, без помощи, я натыкаюсь на тонкую «стеклянную стену»...»
Можно еще долго цитировать Ольгу Ивановну и поражаться свежести, необычности ее видения мира. Но речь у нас не совсем об этом. Дело вот в чем: Скороходова писала неплохие стихи и, думаю, самые сокровенные ее мысли выразились в ее поэзии. Приведу фрагмент одного из стихотворений:
...И я наслаждалась, и я сожалела, Судьбу умоляя: пошли благодать! Дай крылья, чтоб с ветром я вольным летела, Дай счастье - глазами мне мир увидать!...
Вот он, главный завет Ольги Скороходовой: Нам дано счастье видеть!!! Счастье... умеем ли мы этим счастьем воспользоваться?.. Позволю себе маленькое отступление. На знаменитой картине Питера Брейгеля Старшего группа из шести слепцов разыгрывает перед нами трагифарс: первый из незрячих, падая, утягивает с собой в канаву осталь |
|