…о действия, является позднейшим
примышлением. Самое же существо переживания остается загадочным для нас. Искусство в том и состоит, чтобы скрывать искусство, как говорят французы.
Леонид Выготский.
Плохая и хорошая фотографии… Вот я все болтаю об этом, но все-таки - чем они различаются по существу? Рискну сказать: хороший снимок - это цельность. Вернее, хороший снимок должен дарить ощущение цельности. Это - необходимое условие. Для достаточности нужна еще целая обойма свойств (и не думайте, что автор все их знает: дорого бы я поплатился за это знание…). Понятие цельности нужно пояснить. Это - и гармония (хотя, позднее мы убедимся, что это не совсем так), и ощущение неподдельности, полноты и нерасчлененности. Цельность, скорее, субъективное понятие; оно познается через свои слагаемые. Здесь применима только интуиция: глядя на конкретный снимок, можно сказать, хорош он или плох, а вот разложи его на составляющие - и получишь расчлененный труп. Но произведение, вызывающее всеобщее одобрение - настораживает. Оно даже способно вызвать чувство какой-то ущербности. Ведь истинное произведение искусства всегда делит людей на одобряющих - и наоборот. Фотопроизведение - весьма гибкая система, существующая одновременно в идеальной, и в материальной форме. Наше отношение к фотоснимку (или к серии) может меняться. Я и сам не раз менял свое мнение к работам разных авторов; что-то в моих глазах возрастало, а по отношению к чему-то я даже сам потом удивлялся: и как я мог этим восхищаться? То есть, спорность (но не скандальность!) - неотъемлемая часть хорошего снимка. Когда споры прекратятся, фотография умрет... В конце этого раздела позвольте мне высказать несколько важных, на мой взгляд, соображений. Во-первых, мне хотелось бы выделить две грани духовной потребности человека, значение которых неоценимо для фотографической деятельности. Это две “шестеренки”, которые постоянно “вращаются” у нас в подсознании, приводя в движение духовные порывы, определяющие поведение фотографа: ПЕРВОЕ: Потребность человека ощутить себя человеком. ВТОРОЕ: Потребность человека ощутить свою бесконечность. Думаю, что в комментариях это не нуждается. Далее. Никто не будет отрицать наличие “высоких” и “низких” форм искусства. Как же их различать? Я утверждаю, что основной критерий такого различения - богатство идеала автора (при отсутствии того же и у зрителя фотопроизведение теряет смысл). Правда, за последнее время такая сложная эстетическая категория, как идеал, сильно трансформировалась (об идеале мы еще будем говорить). Большой художник - не всегда высокий идеал, но - идеал богатый. И разрешение противоречия между идеалом и жизнью обретает у него совсем нешуточную форму. Эта тема также будет обсуждаться. Хочется также отметить основополагающий эстетический принцип фотографа. Это - тяготение к прекрасному. Но прекрасного как такового для фотографа, как это не парадоксально, не существует. Для него прекрасное равнозначно… стремлению.
Стремление
Сияющую красоту можно было видеть тогда, когда мы вместе со счастливым сонмом видели блаженное зрелище, одни - следуя за Зевсом, а другие - за кем-нибудь из других богов, и приобщались к таинствам, которые можно по праву назвать самыми блаженными и которые мы совершали, будучи сами еще непорочными и не испытавшими зла, ожидавшего нас впоследствии. Допущенные к видениям непорочным, простым, непоколебимым и счастливым, мы созерцали их в свете чистом, чистые сами и еще не отмеченные, словно надгробием, той оболочкой, которую мы теперь называем телом и которую мы можем сбросить, как улитка - свой домик. Благодаря памяти возникает тоска о том, что было тогда…
Платон.
В названии этого раздела заложено несколько значений. Во-первых, мне хотелось бы наметить пути стремления внешней точки зрения на фотографию к фотографическому мышлению, то есть к внутренней точке зрения. Где-то там, вдалеке - я вижу слияние этих субстанций в единое целое, когда человек, наконец, найдет себя в гармонии с природой и научится находить средства к достижению высокой цели. Цель эта - органичность с миром, и фотографическая деятельность, несомненно, направлена к ней. Вообще говоря, вся человеческая деятельность построена на стремлении к истине, доброте и целостности (целостность представить просто: отними малюсенькую детальку - и все рушится, но вот определить ее уже невозможно). Упомянутое мною раньше стремление человека ощутить себя человеком звучит тавтологично. На деле этот пассаж означает потребность человека, как существа социального, ощутить свое единение с другими людьми. Удовлетворение этой потребности - главное дело и причина искусства. Это стремление распространяется как бы в плоскости данного временного “среза”; мы уже говорили выше о “невидимых нитях”, коими человек связывает себя с современниками (и, как показывает жизнь, с потомками - при условии, что потомки оценят твой труд). Другое стремление человека - ощутить свою бесконечность - распространяется “вертикально”. Одни концы нитей (теперь уже - вертикальных) уходят в прошлое, другие тянутся в будущее. Таким образом, искусство способно охватывать огромное число “временных срезов” сразу. Царство фотографии больше простирается в вертикальном направлении, чем в горизонтальном. В “традиционных” искусствах охват другой. Естественно из этой жесткой схемы “выскакивают” гениальные творения - они в своей потенции стремятся к бесконечности во всех направлениях, ну, да фотография им и не соперница... Наблюдательный читатель найдет в предложенной модели христианскую символику. Настало время коснутся самой темной, неизученной стороны фотографической деятельности - этической. Если мы не будем знать хотя бы приблизительно те добродетели и пороки, которые занятие фотографией, наше движение может закончится весьма плачевно. Куда идти человеку с фотоаппаратом? Где его место в жизни и какую роль он играет в ней? В сущности, это вопросы вечные; если мы приобретем иллюзию того, что знаем ответы, фото-деятельность умрет. Потеряется ее смысл. Но мертва фотография и в том случае, если мы не будем делать попыток к познанию нашего стремления. А посему позвольте предложить Вам кое-какие соображения на сей счет; хотя, автор и сам не знает, так ли все обстоит на самом деле, как изложено у него...
Там, где образование начинается с техники (у нас реформы Петра), никогда не появлялось Аристотелей. Там же, где начиналось с Аристотеля (Ренессанс, 15-е столетие), тотчас же дело сопровождалось великими техническими открытиями.
Федор Достоевский.
В наш век космических скоростей фотография, формально тяготеющая к абсолютной неподвижности, выступает альтернативой бешенству современных событий (хотя, часто увлекается этим потоком). Обращенная к физическому миру, фотография как бы защищает его от человеческой экспансии. Здесь я говорю о фотографии думающей, ведь люди, занимающиеся фотографией, редко различают добро и зло, которые несет их занятие. В фото-ремесле и без того множество проблем техники, технологии, конъюнктуры: в таком обилии дел как-то некогда особенно задумываться о целях и смысле. Я уже не раз говорил и не поленюсь повториться: технократическое мышление - это рабство. Но человек попадает в цепи не техники или конъюнктуры: он оказывается в плену у своих собственных заблуждений. А потому причину бездуховности следует искать не во внешних факторах, а в самом человеке. А фотография - всего лишь восхищение... Все остальное можно назвать “укрощением” техники, борьбой с беспристрастностью фотокамеры, преодолением материала. Нет страшнее человека, равнодушно относящегося к окружающему его миру. Если ни к чему у него нет любви, то тщетными будут для него попытки жить в согласии с миром. Конечно, у каждого есть хоть какая-нибудь “зацепочка” в его жизни. Для фотографа одной такой “зацепочки” мало. По себе я знаю, что получаются у меня те снимки, на которых запечатлены люди, вещи или явления, которые я “чувствую”. Эпитет “чувствовать” трудно объяснить: скорее всего, это слияние с бытием (у Уэстона есть наблюдение: “Портретное произведение - это не выявление личности портретируемого, или личности самого фотографа. На самом деле это неуловимый и необъяснимый контакт, это диалог между объектом и художником”). Возможно, имеет место симпатия. Но разве симпатия - не проявление любви? Не любви - обладания в традиционном понимании этого слова, а той любви, которой совершенно не важно, кто в ней является объектом, а кто - субъектом. Когда над всем главенствует великая непостижимая Тайна. Представьте себе ту гамму чувств, которую которая расцветает в Вас при общении с любимым человеком, и все их перенесите на что угодно, даже на мир в целом. Наверное, фотографы - как раз носители такой бескрайней любви. Но это состояние нужно еще уметь нести в себе.
...Ищу тот кадр, который я запомнил. Уже в процессе съемки я его увидел. Но, наверное, для страховки еще раз десять нажму на спуск. Бывает, впрочем, что на негативе проявится то, что не заметил в процессе фотографирования. Часто думаю о работе художника: ведь он “придумывает” лицо человека, даже если пишет его с натуры. Выражения лица многообразны, имеют так много оттенков, а ведь на полотне остается одно из них. Какое? Почему именно это? Потому что художник сперва его “придумал”, разумеется, глядя на объект. Может быть, в процессе фотосъемки происходит что-то похожее: я фиксирую одно за другим выражения лица человека, но только один раз вижу: вот оно! Почему, как, откуда, мне трудно объяснить, это, скорее, чувство, чем знание.
Юрий Рост.
Существует общепринятое понятие “съемка”, обозначающее главный этап в работе фотографа. “Я на съемке”, - говорит он. Это значит, в что в момент съемки рождается искусство - и этому лучше не мешать. В работе профессионала, даже если он разрабатывает абсолютно незаказную, сокровенную тему, существует так же долгий период подготовки и организации, сам же процесс съемки - лишь кульминация его фотографической деятельности. Но - пробовали ли Вы снимать просто так без любой предварительной темы и идеи? Сомневаюсь. Нужно хотя бы тему задать. И как приятно в процессе работы “увидеть” вдруг кадр, который - если даже ты и прокручивал возможные сюжеты заранее - является тебе как откровение. Как холодной водой из ушата - реальность “окатывает” тебя потрясающим кадром. Это - как подарок Фортуны... Неожиданный и великолепный кадр можно даже запрограммировать, поскольку существует приблизительный алгоритм хорошей фотографии. Любые домашние заготовки автора легко разрушаются, если найден совершенно новый, совершенно ни на что не похожий подход. То есть , я говорю об установке на ломку стереотипа. Но и это не может быть самоцелью. Цель-то проста: познание. Средства - разные. Кажется, поутихли споры о разных принципах подхода к материалу фотографии (репортажном и постановочном). Никто не отрицает, что даже в прекрасно организованном кадре всегда остается нескончаемая свобода самоорганизации. Великое “вдруг” победит в любом случае. В своем тексте десятилетней давности я весьма категорично стоял на стороне репортажа. Считал, что фотография умирает при малейшей попытке насилия над реальностью. Максимализм прошел, но ... все равно в душе остается убеждение, что снимать нужно “врасплох” (мой хороший друг Илья Мордвинкин, между прочим только так и старается снимать - принципиально - и получаются у него великолепные вещи). Истинное фото-творчество все-таки импровизационно. Творческий процесс - прерогатива правой доли человеческого мозга - подразумевает подсознательную, интуитивную деятельность. Импровизация в общем виде - это скачек от замысла к его осуществлению. В этом переходе допускается так называемая “инверсия”, когда осуществление опережает замысел. Понимается такой феномен с трудом (как так - сначала произведение - а потом идея?). Но, если учитывать подсознательное течение творческого процесса, можно сказать, что “замысел” уже есть, причем в авторе он живет постоянно, меняясь и трансформируясь в соответствии с течением жизни. И в этом случае можно определить два пути развития этого процесса: или долгий, медленно созревающий замысел с прорывом в “форму”, или замысел, молниеносно сформированный и реализованный ( в фотографии приемлемы обе модели, но техническая реализуемость второй - возможность мгновенно вскинуть фотоаппарат - заставляет нас развиваться в этой модели). Похожий процесс происходит в творчестве музыканта - импровизатора. Любой джазовый исполнитель может поведать Вам о том особом чувстве, когда ты сам не знаешь, какой звук издаст твой инструмент в следующее мгновение - в этом особый “кайф”. Так же и в фотографии. Ты - как охотник, азартно выходящий на поиск и ждущий от каждого нового мига подарок... Фотограф постоянно имеет “разность потенциалов” с миром, что заставляет его находиться в диалогических отношениях с реальностью. И в таком противоречивом состоянии диалога с миром импровизация (вспомните описываемый ранее акт “восхищения”) и есть наилучший способ разрешения конфликта. Можно снимать и не конфликтуя - к чему стремится постановочная фотография - но как жить без ощущения прелести познания, восторга от непредсказуемости бытия? В конце концов, так хочется иногда почувствовать себя ребенком, перед которым предстает такой таинственный, исполненный чудесами мир... Фотограф мыслит с фотоаппаратом в руках. Он способен сам мир представить двухмерным, черно-белым (если он снимает цвет - то в определенном цветовом решении), с нужной градацией, необходимой глубиной резкости. Это - дело умения фотографа и без этим навыков значительных успехов в искусстве фотографии не добиться. Если Вы, дорогой читатель, подумали, что автор начал опускаться до изречения затертых истин, спешу Вас успокоить. Смею утверждать, что такое видение, которое я описал выше, ни в коей мере нельзя назвать фотографическим. Это - видение ремесленника. Художник, овладев навыками видеть мир таким, каким он предстанет на фотоснимке, идет дальше. К истинно фотографическому видению. А сейчас я несколько отвлекусь, чтобы сказать следующее. Зря кто-то думает, что творящий человек прекрасен. Художник в творчестве безобразен, уродлив, неэстетичен. Человек в процессе создания мучается, а разве мучающийся - красив? Бывает, что и на лице фотографа написано мучение, а, если учесть, что фотограф чаще творит среди людей, - представьте, каким он видится посторонним... Но о страданиях творящего сказано было раньше. Сейчас же мне хотелось отметить, что страдания эти протекают не глазах у других, что заставляет фотографа камуфлировать свои реальные чувства, прятаться под маской. А это неизбежно влечет развитие комплексов, и, как следствие, неврозов. Стресс приходится снимать разными способами - поэтому среди фотографов так много сильно пьющих.
Все, что я делаю, есть результат обдумывания и изучения старых мастеров; о вдохновении, непосредственности и темпераменте я ничего не знаю.
Эдгар Дега.
Сегодня художник вряд ли будет продуктивен, если не впитает в себя все достижения мировой культуры. Этот факт очевиден, ибо жанры и роды искусства все теснее прижимаются друг к другу, активно взаимодействуя и даже взаимопереходя. В фотографии мы можем найти отражения всех направления и стилей современного искусства: от классики до авангарда, от абстракционизма до сюрреализма. За спиной у тебя стоят великие дети человечества: музыканты, художники, поэты, политические авантюристы, шуты и много кто еще. Каждый из них нес в этот мир свою идею. Тот, кто не пытается пропустить через себя эти сонмы идей, рискует превратится в простого дурака, доказывающего давно очевидное. Усложняется взаимосвязь художника с миром. Пока что цивилизация идет по пути обесценения личности, и все труднее человеку сохранять свою нестандартность. С одной стороны, это “сито” обезличивания проходят только действительно сильные личности, но, с другой стороны, огромное число талантов становится недееспособными. Искусство художника все ближе и ближе “подкрадывается” к его жизни и часто столкновение этих двух существований (в мире и внутри себя) приобретает трагический характер. Жизненные явления и явления искусства настолько круто перемешаны, что в такой неразберихе совсем легко потерять этическую опору, “вдариться” либо в эстетство (“стильность” - как сейчас говорят), либо “гнать” халтуру (“пипл хавает” - и ладно). Все противоречия, возникающие от столкновения художника с действительностью, обостряются. Усложняется и сам художник. Он становится богаче (не материально и не духовно - информационно). Углубляется в нем диалектика интуитивного и дискурсивного (логического) познания: чувствующий и понимающий в нем уже не могут друг без друга. Художественная (и, соответственно, фотографическая) деятельность требует все большего и большего времени. Проблема профессионализма и любительства - особенно в фотографии - решается в пользу профессионализма. Это, несомненно, хорошо. Но постепенно складывается клан профессионалов, объединенных в свой цех. Между ними существует свой язык, свои правила общения, не понятные посторонним. Как результат - развитие фотографии “внутри себя”. Новое в этом “внутреннем” мире совершенно невозможно различить - даже критики и искусствоведы порой не в состоянии адекватно оценить то или иное фотопроизведение. Главенствующим при оценке фотографии становится не содержание, а прием (а эксплуатированием приемов увлекаются многие фотографы). Внутри же цеха разговор может вестись о чем угодно, но не о творчестве. Так, кстати, происходит и в иных сообществах художников. Но, может быть, так сам мир устроен?
Маленькая и большая правда. Если нельзя ухватить большую, можно ухватить маленькую правду, а от нескольких маленьких правд дойти до большой.
Константин Станиславский.
Простите автора за сгущение красок: конечно же, не все в жизни человека так безвыходно. Есть целая куча маленьких “зацепочек”, существование которых одаривает жизнь смыслом. Собственно, работа над этим текстом и продиктована надеждой на то, что фотографическая деятельность и есть одна из “зацепочек”. Фотография дает возможность возвысить обыденную жизнь человека. То есть, приблизить серую и невзрачную реальность к искусству. Обманывая в одном, фотография награждает нас возможностью постичь правду в другом. Путь фотографа к правде (здесь имеется в виду художественная правда, которую Гегель определял как истину, выраженную в чувственной форме) лежит через самоограничение, о чем мы уже говорили. Правда всеобща (хотя - особенно, в последнее время - почти неотличима от лжи) и постижение ее имеет эффект катарсиса (очищение страданием). Ведь чем сильна фотография на войне, как не максимальным приближением зрителя к страданиям войны? К правде войны... Но правда познается только в стремлении. Преодолевая абсолютную объективность камеры, фотограф (одновременно привнося свое переживание) движется только в одном направлении - к правде. И он имеет шанс ее открыть. “Имеет шанс”, - говорю я, а, значит, не всегда правда раскрывается и путь до нее неблизкий. Человек, занимающийся фотографической деятельностью, в своем творчестве вынужден стремится к предельно конкретному, уметь “чувствовать” даже самую маленькую детальку. В сущности, хороший снимок - всего лишь удачное расположение этих маленьких деталек. Движение к предельно конкретному способно привести к парадоксальному рождению всеобщности - главной черты правды. Роллан Быков как-то сказал: “Фотография, которая совсем недавно утверждала свое право на художественность, стала искусством многообразным и часто (даже слишком часто) рафинированным... Мастерство простоты - самое трудное искусство - сегодня большая редкость...”
Как бы высоко ни было мастерство, без идеала нет истинной красоты. Красота идеала поражает всех людей без изъятия; красота мастерства привлекает лишь знатока. Если она будит в нем размышления, то только об искусстве и о художнике, а не о предмете изображения. Он остается вне изображенного, не проникает в него. Подлинное красноречие будет незаметно. Если я замечаю ваше красноречие, значит вы недостаточно красноречивы. Разница между достоинствами мастерства и достоинствами идеала та, что одни пленяют взор, а другие душу.
Дени Дидро.
Фотография до настоящего времени стоит “бельмом на глазу” у ортодоксальной эстетической науки (то есть, место ее в мировой культуре давно определено и она уверенно называется “искусством”, хотя, многих черт искусства она как раз и лишена). Одни рассматривают фотографию сквозь призму классических эстетических категорий, другие стремятся создать новую эстетику “средств массовой коммуникации”, но мало кто (но такие есть!) предполагает, что для полного осознания смысла фотографической деятельности, как минимум, необходимо пересматривать старый категориальный аппарат. Элементы подобного подхода сейчас появляются, но целостной системы я пока не видел. Нам же, смертным - остается копаться в частностях. Обратимся к фундаментальному противоречию фото-деятельности - противоречии между идеалом и жизнью. Определение идеала довольно сложное (да что там идеал - мы толком не знаем, что такое жизнь!). Да и идеалы тоже бывают разными. Эстетический идеал определяется как “исторически конкретное чувственное представление о прекрасном как должном, материализуемое в искусстве, в практике общественной жизни и иной деятельности людей”. Чем человеческий идеал богаче, тем полнее и многограннее становится его представление о должном. Если человек духовно растет - а практик духовного роста у нас не меряно - его либо начинает не удовлетворять реальность, либо он абсолютно ее приемлет, уйдя в себя. И здесь нужно что-то среднее. “Но где же его взять...” - говорит поэт. В определении идеала я немного неточен. Гегель понимал идеал как диалектическое единство идеи и жизни, но сия материя нуждается в дополнительном и не нужном здесь разборе, поэтому приходится значительно упрощать проблему. Человек, вооруженный фотокамерой, выступает ареной борьбы между своим идеалом и воспринимаемой им действительностью. Борьбу эту отражает фотопроизведение. Наиболее просто процесс фото-творчества можно было бы объяснить выискиванием фотографом в реальной жизни форм и явлений, соответствующих его идеалу. Но это было бы ненастоящее фото-творчество: человеку, придерживающемуся такого взгляда на фото-деятельность, лучше было бы взять в руки карандаш или кисть. Фотография дает возможность человеку “корректировать” идеал, практически, с каждым новым снимком, если, конечно, этот человек обладает способностью учится у природы. Такая приближенность фотографа к миру может дать повод к тому выводу, что вышеуказанное противоречие между идеалом и жизнью выражено не так ярко. Наш более ранний вывод о равноправии автора и реципиента в фото-деятельности вроде бы тоже “ принижает” создателя. Но это - только на первый взгляд. Все дело в том, что фотограф нажимает на клавишу своей камеры не спонтанно, а в определенный момент. Если Вы думаете. Что это мгновение соответствует моменту совпадения идеала автора и жизни, то правы Вы лишь отчасти. Чаще всего фотограф, сам того не осознавая (еще не хватало думать об этом в момент съемки!) фиксирует моменты максимального несоответствия их. Фотографа не заинтересуют мгновения “соответствия”. Они не дают ему эстетической информации. Эстетический багаж пополняют только “невозможные” кадры. Реципиент, стоящий на стороне автора, также не получит особого удовольствия от “смакования” “правильных” снимков. Фотография, несущая в себе элемент неожиданности - настоящее чудо, дарящая человеку невыразимую радость открытия. А с ней и радость бытия. Еще чуть-чуть об идеале. Фотограф выступает в роли ученика природы, но он - ученик умелый. Ему для общения с миром необходимо идеальное представление о должном, ибо только в этом случае человек может осознанно жить. Но лучше сказанное проиллюстрировать метафорой: представим, что идеал фотографа и мир представляют собой отдельные субстанции, разнополярно “заряженные”. При определенном потенциале идеала возникает как бы “искра” между ним и жизнью, которую можно назвать фотоснимком. Так вот, искра будет тем могучее, чем меньше расстояние между субстанциями и больше “заряд” идеала. Простите автора за метафизику, но мне кажется, эта модель вполне объясняет механизм возникновения фотопроизведения как результат действия противоречия между идеалом и жизнью (замечу, что в других искусствах “расстояние” не имеет такого решающего значения; в фотографии же оно минимально, а значит, фатально).
Таинственна эта ветвистость жизни. В каждом былом мгновении чувствуется распутие, - было так, а могло быть иначе, двоятся, троятся несметные огненные извилины по темному полю прошлого.
Владимир Набоков.
Итак, фотоснимок можно представить ареной столкновения идеала (автора и реципиента) с реальной действительностью. К слову сказать, это столкновение может облекаться в самые разнообразные формы. Для описания этих форм можно применить театральные термины: комедия, фарс, драма, трагедия. Одни фотографы идут по комедийному пути, другие выбирают драматическое разрешение своего конфликта с миром, а кто-то способен совмещать “жанры” (трагикомедия, мелодрама). Или играть последовательно разные “пьесы”; все это дело вкуса фотографа. Идя по любому из этих путей, можно добиться немалого. Другое дело - обязательная трагичность, присутствующая даже маленькими “вкраплениями” в ткань любого фотопроизведения (даже, если это юмор). Все это оттого, что фотография самим своим назначением призвана подчеркивать тщательно скрываемую за повседневной суетой трагичность самого существования человека в Космосе. Любой художник по особенному восприимчив к этой вселенской “музыке”, вплоть до физического ощущения трагичности (что, как не творчество, есть попытка обмануть злой рок, продлить свое существование хотя бы в виде квазиореальности…). Такое состояние художника - неприемлемое требование, поскольку осознание хрупкости бытия - начало, лежащее в основе искусства вообще и фотографии в частности. Ролевое поведение фотографа, о котором я говорил ранее, чересчур схематично описывает процесс творчества. Сыграть можно кого угодно (то есть, смотреть глазами представляемого). Можно сыграть и “себя”, правда, это будет представлением не себя как такового, а идеала себя. То есть в этом случае проблемы идеала и ролевого поведения сливаются. Процесс творчества фотографа состоит из бесконечного взаимоперехода ролей, но вот сыграть “себя” - всерьез сыграть - почти невозможно. Человек, который научился что-то делать, не играя - гений. Он смог сломать путы стандартного поведения, он сломал вообще все. А потому достиг полной гармонии с миром. Таких людей мы называем пророками. Их искусство (если эта личность не религиозный деятель и не вождь) сливается с их жизнью полностью. Даже трудно определить порой, где кончается жизнь и начинается искусство. Точнее, своим искусством они определяют нашу жизнь. Именно таких “моцартов” нет в фотографии. Но и представление “себя себе самому” (если таковое признать имеющим место быть) так же не монолитно. Можно спародировать себя, или стать лирическим героем, а то и представить себя носителем “Инферно”. Личность человека крайне сложна: быть собой для нее означает реализацию образа “Я”, а это образ очень мобилен и легко корректируется. Глубже всего человек может проникнуть в жизнь, когда его образ “Я” максимально приближен к нему самому (образ “Я” - это модель “себя”, созданная “для личного пользования”). Так познание мира сливается с самопознанием и становится невозможным без самопознания. Но не будем забывать, что искусство само по себе несет в себе элементы игры. Если же говорить о большом художнике, то для него творчество выходит за рамки игры. Именно в этом нарушении привычных границ искусства и игры, которые в обыденной жизни соблюдаются свято, многие видят корень гениальности, и в равной мере - сумасшествия. Взаимопроникновение искусства и жизни всегда имеет драматический характер, отсюда происходят и великие художники, и банальные душевнобольные. В любом художнике театральность, шутовство, эпатаж соседствуют с предельной серьезностью, анти-игрой. И, хотя все это перемешено в душе художника, необходимо четко разделять исполняемую роль и саму личность художника, его боль. Занятие фотографией подразумевает это взаимодействие: в беспристрастность фотокамеры фотограф привносит свою боль.
Присматриваясь к художнику, начинаешь узнавать его способность к наблюдению. Он художник созерцания. Он созерцает живой предмет, голову, которая живет и которая жила, - он обладает большим опытом в наблюдении, это мастер видения. Чувствуешь, что эта способность наблюдать может и тебя обогатить. Он учит человека искусству наблюдения. Это очень важное искусство для любого. Произведение искусства учит зрителя правильно, то есть глубоко, всеобъемлюще и с наслаждением созерцать не только особый предмет, который он как раз воплощает, но и другие предметы. Он учит созерцанию как таковому.
Бертольд Брехт.
Идея о том, что фотограф является посредником в общении зрителя с реальностью, довольно продуктивна. Она предоставляет автору и реципиенту равные возможности в познании жизни (посредством фотографии). Определять, насколько важна личность автора - прерогатива зрителя. Многие ли смотрят в периодике на малюсенькие буковки в углу снимка, указывающие имя фотографа? Тем-то и чудесна фотография, что ее существование, как объекта эстетического восприятия, вполне возможно без автора. Но я не зря говорил о единстве реальности и точки зрения автора на нее, поскольку без художника фотография превратится в простой документ (со своей шкалой ценностей, но все-таки документ). К сожалению, доверие к фотографии подорвано вольным обращением с оригинальным изображением. А что уж тогда говорить о доверии к фотографу... Степень важности, нужности личности фотографа зависит от него самого. Это немалое умение: представить зрителю мир во всем его богатстве и одновременно ненавязчиво предлагать свою концепцию отображенного. И в фотографии возможна симпатия зрителя к автору. Интимное восприятие изображенного на хорошей фотографии сопровождается одновременно интимным общением с автором. Этот духовный контакт возможен только в случае духовного родства автора и реципиента. И жизнь предъявляет фотографу определенные требования, суть которых сводится к тому, что он должен искать пути “к сердцу” зрителя, что, в сущности, невозможно без знания людей, интереса к людям, и любви. А любви, как известно, не учат. Сложность художественной коммуникации заключается в том, что человек непрерывно меняется и искусство фотографа всегда рискует оказаться рутинным, отстать от человека. Именно этим обусловлены постоянные поиски форм и средств выражения, что вначале определялось развитием моментальной фотографии, потом - совершенством фотографической оптики, а теперь побуждает к экспериментам с экспозицией и светом. Искусство знает множество трагедий художников, так и не нашедших “ключ” к сердцам людей: многие из них канули в безвестность, а кое до кого люди спустя десятиле |
|