Фотограф как враг
Суть проблемы, на мой взгляд, красивее всего выразил Джон Стейнбек в своей книге путевых очерков «Русский дневник». Повествование начинается с того, что автор в баре нью-йоркского отеля встречается с великим Робертом Капа (по всей видимости, это произошло где-то в 1950-м году и в те времена Капа не получил ярлык «великого»). Признанный к тому времени фотограф сильно расстроен: он только что избавился от страсти к покеру, владевшей им несколько месяцев и ему было абсолютно нечего делать (кто бы знал пустоту, которая овладевает военным репортером на «гражданке»!).
За стойкой они разговорились, и выяснилось, что оба пребывают в кризисе. И они решили сделать репортаж с фотографиями о России. Они будут стараться держаться подальше от Кремля со Сталиным, о котором тогда много и противоречиво говорили на Западе, и постараются просто «добраться до русского народа». Они выработали план: если удастся - хорошо, не выйдет - все равно сделают репортаж, но о том, как им не удалось осуществить замысел. Спонсировала командировку «Геральд трибюн».
Далее цитирую Стейнбека:
«...довольно скоро моя виза была уже готова. Я приехал в русское консульство в Нью-Йорке, и генеральный консул сказал мне:
- Мы согласны, что неплохо бы это сделать, но зачем вам непременно брать фотографа с собой? У нас полно фотографов в Советском Союзе.
Я ответил:
- Не таких, как Капа. И если уж я берусь за это дело, то только вместе со своим фотографом.
Чувствовалось нежелание впускать фотографа в Советский Союз, а против меня возражений не было; нам это показалось странным: ведь цензуре легче проконтролировать пленку, чем мысли репортера. Здесь мы должны дать объяснение тому, что подтвердилось впоследствии во время нашей поездки. Фотокамера - один из самых страшных видов современного оружия, особенно для людей, которые воевали, были под обстрелом и бомбами: ведь воздушному налету как правило, предшествует фотографирование объекта. Прежде чем разрушить деревни, города и заводы, ведется съемка местности с воздуха, составляются шпионские карты, в основном при помощи фотоаппарата. Поэтому фотокамеры так боятся, а человека с фотоаппаратом подозревают и следят за его передвижениями. Если хотите убедиться в этом, возьмите свой «Брауни-4» и отправьтесь куда-нибудь в Оак-Ридж (район военных предприятий - Г.М.) или к Панамскому каналу, а то и в любую из сотен наших зон, где проводятся эксперименты. Ибо у многих людей камера ассоциируется с разрушениями, и к ней относятся с заслуженным подозрением...»
Капа в Союз все же впустили. Если мы не знаем его фотографий о России, это очень даже неплохо: в мире есть еще много достойного внимания, что нам еще предстоит открыть.
Для сравнения предложу отрывок из романа Владимира Войновича «Москва 2042», где в другой - сатирической - форме освещается та же проблема, причем, связанная с тем же государством, то есть, нашим:
«...- Что вы делаете! Закричал я. - Вы же засветите пленку! Разве у вас нельзя фотографировать?
- Что вы! Что вы! - испугался майор. - Ну, конечно же, можно. Особенно вам. Вам можно делать все кроме того, что нельзя. Пожалуйста. - он пододвинул ко мне аппарат. - Фотографируйте на здоровье. Я только вот это вынул, а этим вы можете пользоваться сколько угодно... у нас, извиняюсь почтительно, фотографическими аппаратами пользоваться разрешается, а светочувствительными элементами - нет.
С этими словами он тут же выкинул на стол еще шесть комплектов пленки, которые я перед отъездом купил в Кауфхофе.
- ... Но как же так, - сказал я растерянно. - Я видел вашу газету. И там фотографии. Они же делались не без пленки.
- Совершенно справедливое замечание! - захихикал таможенник. - Но снимки в газетах делаются для государственных потребностей, а у вас потребности личные. Они знают, что можно заснять за пленку, а вы, я ужасно извиняюсь, можете и не знать...»
Наверное, в холодной объективности фотокамеры действительно есть что-то ужасающее. Пугающее. Непонятное. Но - что?
Война с реальностью
...Нет, не страх, а ощущение рока,
чугунной тяжести предназначения,
неизбежного, неотвратимого: знание,
подобное предчувствию смерти, - знание,
что уже нельзя отказаться, уйти, убежать,
даже погибнуть, но погибнуть иначе...
Станислав Лем
Кэвин Картер в 1994 году получил Пулитцерскую премию за свою работу, на которой изображена суданская девочка, согнувшаяся от голода. Скоро она умрет, и большой кондор на заднем плане терпеливождет своей пищи. Фотография шокировала весь цивилизованный мир. О происхождении девочки неизвестно никому, в том числе и фотографу. Он сделал кадр, прогнал хищника и проследил как ребенок уходит. Кэвин Картер являлся членом группы фотографов “Bang Bang Club” - четырех бесстрашных фотожурналистов, путешествующих по Африке в поисках фотосенсаций. Кэвин Картер был предан забвению всей читающей публикой за то, что когда его спросили: отнёс ли он эту девочку к пункту выдачи пищи, он ответил, что он "только вестник, приносящий новости", а помощь в круг его задач не входит. Спустя два месяца после получения награды Картер покончил с собой. Возможно, преследуемый ужасающими воспоминаниями увиденного в Судане...
Мы уже говорили о том, что человечество частенько борется с фотографами и фотографией. Ну, как в такой ситуации фотографам не оказывать сопротивления! Существует негласное правило: в конфликты не вступать. Но как редки фотографы с поистине ангельским и незлобивым характером! В ком не сидит бесенок?
Если уж “установлено”, что мозг фотографа отличен от мозга нормального человека, то можно предположить: есть этика для человечества и этика для фотографов. Я не стал бы утверждать, что существует самостоятельная “фотографическая этика”, но наверняка можно говорить о фотографической аксиологии, то есть, о системе ценностей, среди которых приходится “крутится” фотографу.
Беда в том, что зло в большинстве случаев неуловимо, и даже благо частенько перетекает в свою противоположность. Из множества дефиниций самая, на мой взгляд, изящная: “зло - это утверждение индивида за счет других”. К сожалению, профессиональная фотография, если следовать этой дефиниции, есть сплошное и непрерывное зло.
Разве люди, попадающие в кадр (не случайно, конечно, а по воле фотографа) хотят этого? Я не касаюсь здесь профессиональных моделей, о которых мы уже говорили. Вот и получается, что фотография - постоянное утверждение фотографа за счет других. Как, наверное, хорошо быть неким бесплотным духом, носящимся в эфире и проникающим во все и вся... тогда не будет возникать никаких конфликтов и ничто не сможет помешать замыслу! Но как же тогда быть с фотографией, подразумевающей общение автора с моделью (непрофессиональной, фото-провокацией и т.п.)? Хорошо, что это только идиотские мечты. В жизни фотограф постоянно находится во взаимодействии, и - Боже мой! - сколько ему приходится за жизнь принимать всяких гадостей и мерзостей по отношению к себе!
Ролан Барт в своей книге, анализируя свое восприятие фотографий, делает неожиданное открытие:
“Заставляя себя комментировать репортажные фотографии, связанные с “чрезвычайными происшествиями”, я разрываю заметки сразу же после их написания. Да и что можно сказать о смерти, самоубийстве, ранении или несчастном случае? Ничего. Нечего сказать о фотографиях, где я вижу белые халаты, носилки, простертые на земле тела, разбитое стекло и т.д. и т.п. Ах, если бы на них был хоть один взгляд, взгляд субъекта, если бы на этих фото кто-то на меня смотрел! Ибо фотография обладает властью (которую она в наше время все более утрачивает, так как фронтальное положение обычно считается архаическим) посмотреть мне прямо в глаза (вот еще одно отличие от кино: в фильме никогда не смотрят прямо; это запрещено фикцией)”.
Конечно, это не более чем личное пристрастие отдельного человека. Но здесь есть подоплека. Философ хочет не просто смотреть на фотокарточку. Он хочет общаться с моделью. С человеком. В данном случае для Барта важно умение фотографа “раствориться”, спрятаться, чтобы оставить зрителя наедине со своей моделью. Но схему такого восприятия можно представить так: чем меньше на меня давит личность фотографа, тем лучше фото.
Но тогда надо ожидать, что модель смотрит на нас через объектив камеры, как бы “вычитая” фотографа, напрямую. Но разве такое возможно? Мне кажется, что здесь упущены важные элементы: фотокамера и личность фотографа.
Без сомнения, умение “сокрыть себя”, точнее, быть ненавязчивым, - одна из добродетелей фотографа. Но речь здесь идет о не о процессе съемки, а о фотопроизведении. Если “сокрывать себя” на съемке, стараться обратиться в “бесплотного духа”, получится результат, не удовлетворяющий людей, по образу мышления подобных Ролану Барту. Где она, золотая середина? Конечно же, на - не там, где потакают вкусам того или иного мыслителя или просто зрителя. Просто, ее нет... Давно, и не мною придумано, что надо просто научиться жить в ладу с самим собой, а остальное само приложится.
К сожалению, никто не обещал хорошей жизни, и даже живущему в ладу с самим собой фотографу приходится вступать в конфликты. Приходится быть и соглядатаем, то есть, тайным наблюдателем. В очередной раз приходится констатировать, что в сути фотографии сокрыто начало, противное природе. К этике это не имеет никакого отношения, речь идет о способности фотографии нарушать закон неуклонности времени (об этом мы еще поговорим). Но фотография - неплохой полигон для нас, для наших отношений. Вот уж, где мы можем развернуться в плане развития всевозможных этических теорий, где есть место и множеству определений зла! А уж сколько нравственных препонов можно настроить как для фотографов, так и для простых людей!
Еще в древних буддийских текстах (“Дхаммапада”) говорилось: “Если рука не ранена, можно нести яд в руке. Яд не повредит не имеющему ран. Кто сам не делает зла - не подвержен ему...” Но как понять, является ли фотография “ядом”? Многие факты говорят о том, что это так.
Среди всеобщего негодования по поводу наглых и бессовестных “папарацци” изредка можно найти суждения иного рода. Еще один “гениальный дилетант”, Дмитрий Лихачев, писал:
“...ищут нетронутых уголков земли жалостливые живописцы. Но на смену им приходят более строгие и более стойкие фотографы. Там, где не выдерживают нервы художников, там выдерживают фотографы и их аппараты.
Фотографы-обличители - наша совесть. И хирурги!
Нужно запомнить, видеть, жалеть и размышлять. “Красивыми” и “счастливыми” их снимки быть не могут. Они, как призывы совести, если и облекутся в красивую форму, - станут неизбежно лицемерными и “успокаивающими”. Эти фотографии огорчают людей, но все же в них есть своя, особая красота. Только она глубоко спрятана: она в душах фотографов, в их отзывчивости, в их волнении. В них живет вера в мужество зрителей, вернее, в их “читателей”, ибо фотографии эти должны не рассматриваться, а прочитываться.
Таким внутренне красивым фотографом-художником является литовский страдалец за детей В.Шонта, посвятивший свои работы умственно отсталым и физически недоразвитым детям. Сравнить его можно только с Альбертом Швейцером. Сколько выстрадал сам В.Шонта, когда снимал?..”
Фотография (точнее, фотографы) стремится проникать во все новое, непознанное, не увиденное. Это даже не закон. Это - постулат. Всякие там цветочки, зверушки, облака или камни - если они попадают в поле зрения камеры - не вызывают нареканий. Проблемы возникают сразу же после того, как в кадре появляется хотя бы фрагмент человека. Личности.
Психологи в результате опытов на животных и людях (черт возьми, и здесь должна участвовать этика!) установили, что глаз привлекает только умеренная новизна, где элементы нового сочетаются с признаками, известными ранее. Чрезмерно новое и неожиданное не просто настораживает, а даже пугает. Вызывает паническое отрицание и первобытный страх. Ученые за этим парадоксальным психологическим механизмом видят глубокую диалектику существования всего живого. Кстати, здесь же находят истоки положительных и отрицательных эмоций вообще.
Николай Бердяев замечал, что фотография - один из источников этого допотопного страха: “...Лицо ищет зеркала, которое не было бы кривым. Нарциссизм в известном смысле присущ лицу. Таким зеркалом, которое истинно отражает лицо, бывает, как уже сказано, лицо любящего. Лицо предполагает истинное общение. Есть что-то мучительное в фотографии. В нем лицо отражается не в другом лице, не в любящем, а в безразличном объекте, т.е. объективируется, выпадает из истинного существования”.
Обращусь к личному опыту. В последние годы мне часто приходится снимать праздники, я частенько я замечаю, что людей раздражает моя “соглятатайская” позиция, то, что я наблюдаю действо со стороны, но не вовлекаюсь в него. Многие чуть не силой пытаются “втянуть” меня в процесс, чтобы я слился с общей массой. И налить водки, обязательно - полный стакан. Я прекрасно понимаю, что людям неприятно, когда над ними некто будто бы “ставит опыт”, но что делать...
Фотограф странен. Людям неприятно, что он как бы “над ними”. И постоянно стараются его принизить: “Эй. фотограф, а ну-ка, меня сфотографируй!” Я вижу, многие мои более мудрые коллеги действительно снимают (если просто сделать вид, что снимаешь, люди - особенно ежели “под мухой” - с легкостью это замечают, что вызывает еще более резкое раздражение). Но в этом неотъемлемая черта творчества фотографа: оно происходит среди людей и частенько под их наблюдением (своеобразное “соглядатайство над соглядатаем”).
Это самая главная этическая проблема: быть “над схваткой” или участвовать в жизни? Помнится, замечательный и совестливый (в отличие от меня, грешного) человек Николай Московченко спрашивал меня в Душанбе, что я, как репортер, стал делать, если бы на улице боевики стали убивать женщину. Я, кажется, тогда вольно процитировал Хемингуэя: “Сидеть в гостинице и пить водку”, - чем очень расстроил Николая Михалыча. Но разве мне как журналисту была бы какая-нибудь цена, если бы я ответил: “выручать ее”? Вот ведь, какая дилемма! Но знаете, на самом деле в жизни мне с таким пока не пришлось столкнуться. Но, может быть, я просто не замечал, что оказывался в ситуации выбора?
Но есть еще одна сторона аксиологии фотографии. Касается она того, что система ценностей находится в непрерывном развитии и то, что когда-то считалось пустячком, потом может приобрести ощутимый вес. И наоборот (что случается гораздо чаще!). Для примера - заметка из газеты “Труд”:
“Поцелуй раздора”
Этот снимок известного французского мастера Робера Дуано, сделанный в 1950 году в Париже, считается классикой мирового фотоискусства. Поцелуй двух юных влюбленных был запечатлен в самом центре французской столицы, в двух шагах от городской мэрии. Тогда еще совсем молодой талантливый фотограф получил заказ от американского иллюстрированного журнала “Лайф” отснять репортаж о парижских ромео и джульеттах послевоенной поры. Он справился с заданием блистательно. “Влюбленные у мэрии” стали своего рода “культовым” снимком. На протяжении десятилетий тиражом в сотни тысяч экземпляров он расходился по всему свету в виде плакатов и почтовых открыток, принося автору славу и неплохой доход.
Все шло прекрасно, но недавно фотографа стала донимать телефонными звонками и письмами семейная пара. Жан-Луи и Дениз Лавернь утверждали, что изображенная на снимке парочка - они самые, незадолго до свадьбы. Активная настойчивость супругов Лавернь была отнюдь не “платонического” свойства: семья требовала от Робера Дуано... полмиллиона франков (около ста тысяч долларов) в качестве возмещения “ущерба”. Правда, в чем состоял этот ущерб, они толком объяснить не могли. Вся эта курьезная история выплеснулась на газетно-журнальные полосы, о ней заговорили по телевидению. А когда дело дошло до суда, из небытия, правда, в одиночестве, без партнера, появилась еще одна претендентка на “поцелуй у мэрии” - бывшая выпускница театральных курсов Франсуаза Донне. Она в общем-то не собиралась вступать в склоку из-за знаменитого снимка, на это ее толкнули супруги-самозавнцы.
Выяснилось, что именно она и была героиней снимка-символа. Совестливый фотограф был вынужден сознаться: в действительности мгновение страстного поцелуя и мэрии не было им “остановлено”, выхвачено из жизни, а мастерски организовано. Для этого он привлек в свое время Франсуазу и ее приятеля - студента тех же театральных курсов. Суд отклонил иск супругов Лавернь, а Донне в свою очередь потребовала вознаграждения. Правда, более скромного: “всего” 100 тысяч франков.
Во всей этой истории лучше всех выглядит партнер Франсуазы, который ныне живет вдали от столичной суеты и занимается разведением винограда. От участия в склоке он демонстративно отказался, заявив, что никаких претензий к фотографу не имеет и вообще “мараться” из-за денег не желает.”
Любой профессионал, прочтя это, только усмехнется: ну, и что - просто достоянием гласности стала частичка обычной фотографической кухни! Но вот, реакция общества...
Пройден ли человечеством этап духовного развития, когда каждый знал, что в любой момент, в любой точке есть постоянный наблюдатель за тобой? Всевидящее око (не обязательно Божие), оценивающее твои поступки и копящее их.
С того момента, когда человек научился творить, присвоив себе некоторые черты Демиурга, он научается смотреть на собратьев не просто со стороны, но - поверх голов. Конструируя жизнеспособные структуры (будь то произведения искусства либо приборы с искусственным интеллектом), мы сталкиваемся с целым “букетом” противоречий.
И главное противоречие заключается в том, что многое из того, что мы делаем, противопоставляется самой природе. Фотография - именно из этих вещей. Это как бы попытка исправить закон неумолимого ухода времени.
продолжение
