Ошибка Пришвина
...Светопись, или как принято называть, фотография,
тем отличается от больших искусств, что постоянно
обрывает желанное, как невозможное и оставляет
скромный намек на сложный, оставшийся в душе
художника план, и еще, самое главное, некоторую надежду
на то, что когда-нибудь сама жизнь в своих изначальных
истоках прекрасного будет “сфотографирована”
и достанется всем...
Михаил Пришвин.
Эта история о том, как талантливый человек заразился “вирусом фототворчества”, а после от него вылечился. Фотографией увлекаются многие, и в сущности ясно, почему. Мы любим фотографию прежде всего за то что она хранит милые нам образы. И второе – за легкость результата. Нажал на клавишу – и вот, плиз, получи готовую фотку. Но почему некоторые люди разочаровываются в фотографии? Ответ на эту загадку есть в дневниках Пришвина. Михаил Михайлович был гениальным созерцателем природы и не менее гениальным писателем. Но он был плохим фотографом (по крайней мере, если судить по тем карточкам Пришвина, которые опубликованы). Лично мне было чрезвычайно интересно: воспринимал ли гений адекватно результаты своего увлечения? И почему он бросил фотографию?
И здесь я открыл удивительную вещь: Михаил Михайлович преклонялся вовсе не перед фотографией, а перед… мгновением.
В базарной разноголосице человеческих мнений есть на удивление гармоничная нотка. Почти все усиленно и с особым благоговением расхваливают божественное, прекрасное, невыразимое, чарующее, одаривающее, завораживающее, манящее мгновение. Каждый из хора считает себя и, соответственно, все человечество осчастливленным тем, что нам дано ощутить харизму волшебного мига. Помним, помним мы чудные мгновения. И жалеем лишь о том, что приходят они не слишком часто.
Хотя, если помыслить, - о чем здесь жалеть?
Поток жизни непрерывен и ее остановка хоть на самую краткость есть покушение на эту самую жизнь. В сущности, мгновение - умерщвление бытия. Остановленная жизнь ненормальна, ужасна, как заспиртованная человеческая голова. Но умение останавливать - одна из главных черт, существенно отличающая нас от остального живого мира. В чем-то это наш дар (трудно только различить, от темных или от светлых сил такой дар). Как бы то ни было, но умение поймать, умертвить, препарировать, разложить на составляющие (осмысленно!) возможность насладиться целостностью и гармонией - с такими задатками мы подходим к жизни и к мигу. Дай только волю - поймали и препарировали бы Вселенную! Но, собственно, надо уточнить, о каком мгновении идет речь.
У Бердяева есть весьма характерный афоризм: “Переживание божественной полноты мгновения есть величайшая мечта человека и величайшее его достижение...” Определения мгновения, к слову, философ не дает; да и не содержится это слово не в философском, не в эстетическом словарях. То есть термин сей явно относят к иным сферам. Можно дать только приблизительное определение мгновения, как, к примеру, мембрану между прошедшим бытием и бытием еще не наступившим ( в более узком смысле это определение применимо и к фотографии). Но это не определение вовсе, а лишь красивая метафора. Интересную особенность мгновения отметил Владимир Набоков: “Таинственна эта ветвистость жизни: в каждом былом мгновении чувствуется распутие, - было так, а могло быть иначе, и тянутся, двоятся, троятся несметные огненные извилины по темному полю прошлого.” Набоковым схвачено свойство: позади “мембраны настоящего” известная линия, впереди - сонмы вероятных пунктиров. Мы-то знаем, какой из этих пунктиров стал реальностью, но для данного момента существует некий порог. И этот миг не знает, что последует за ним. Фотографию можно представить моделью этого порога (но, естественно, не самим порогом). Но мы редко задумываемся именно об этом свойстве фотографии. Вот бойцы поднимаются из окопа в атаку: репортер запечатлел этот миг. Какая его ждет судьба? Но пример этот слишком экстремален: в абсолютном большинстве своем в фотографии “пороговость” не обнажена.
Да, миг страшен хотя бы потому, что за ним неизвестность. Он слеп, беспощаден, бессовестен. Он как бы послание потусторонности. Бесчеловечность. В остановленном времени вообще есть нечто противное природе.
Вглядись в холодный объектив фотокамеры - и ты увидишь смерть. Точнее, слабенькое отражение уничтожающего жизнь начала. Не случайно с таким подозрением относятся к фотосъемке люди религиозные. Фотоаппарат подобен смерти еще и потому, что не различает хорошее от плохого - вбирает в себя все подряд (как видоискатель похож на оптический прицел!) Инструмент, пожирающий пространство, и останавливающий время...
К слову, автор исходит из определения фотографии как способа механической фиксации физической реальности. Фотография как разновидность искусства основана именно на этой самой механической фиксации с целью последующего созерцания безжизненного слепка. Но такая деятельность находится как-то вне пределов эстетики. То, что фотографическое произведение - безжизненный слепок - можно подвергнуть сомнению. Но не забудем, что первые фотографии (созданные не человеком!) - отпечатки древних животных и растений. Фотография мистического свойства - Туринская плащаница. Из того же рода искусство посмертной маски (кстати, предмет созерцания, поражающий неисчерпаемостью).
Именно потому, что фотография материальна, так существенно отличие между мгновением фотографии и мгновением духовной жизни человека.
Слишком бедное и слишком богатое. Бедняк, как всегда, пассивно ненавидит богача и завидует ему, богач просто не замечает бедняка. Хотя, природа мгновения всегда та же: фотография нарушает закон непрерывности течения времени; психологическое ощущение прекрасного мгновения жизни есть органическое стремление остановить бытийный поток. Собственно, в этой точке находятся истоки всех искусств. Итак, - миг фотографии - зафиксированная на материальном носителе видимая часть бытия; мгновение духовной жизни - сложнейший букет человеческих чувств, воспринимаемый нами, как высшее счастье.
Сонмы мук фотографа от невозможности соединить миг фотографии и миг духовной жизни. Фотография, воспринимаемая как жизнь - мечта из роде недостижимых. Возможно, не стоит так драматизировать, но фотография действительно во многом мучительна. Тоска по совершенству и страдание от невозможности совершенства. Но совершенства чего? Мир сам по себе совершенен. Остаются только наши, человеческие проблемы и жизнь многих фотографов протекает порой только в лабиринте этих проблем, которые в абсолютном большинстве лишь наши собственные фантазии. Мир постоянно ускользает у тебя из-под рук, так хочется схватить, но...
Похоже, надо еще дорасти до понимания значимости события: ход времени. Мистический ужас и духовное сопротивление силе в равной мере. Знать, что ты не вечен и надеяться, что вечность где-то подстерегает...
То, как чувство мгновения духовной жизни толкает, в частности, и к занятию фотографией, можно увидеть на примере судьбы русского писателя Михаила Пришвина.
Писатель, обладающий даром созерцания, а умеют созерцать очень и очень немногие.(Бердяев писал: “...Созерцание есть передышка, обретение мгновения, в котором человек выходит из порабощенности потоком времени.”) По счастью, Пришвин вел дневники и теперь уже черточки духовной жизни “певца природы” кажутся бесценны: одно дело - увлекаться потоком событий и фиксировать в дневнике их внешнюю канву, совсем другое - постоянно держать в фокусе свой внутренний мир, абстрагируясь от суеты человеческой. Что Пришвин умел. И он выиграл: оказалось, даже историческую правду гораздо полнее может отразить не летопись событий, но история души одного единственного человека. Правда, заметим, что М.П. вел дневник не чисто интимного характера, но для вероятного читателя, даже часть его сам готовил к печати. Давайте “пробежим по страницам этого любопытного (и очень объемного - текст его занимает несколько книжных томов!) документа.
1909 год, 3 февраля. Есть в жизни акая-то кроткая логика, вечная прекрасная форма - надо выделить ее из природы...
Ему 35 лет. Он еще молод и считается “начинающим”. Петербург. Религиозно - философское общество. Розанов, Мережковский и иже с ними. Первые публикации (есть и книги) касаются жизни природы, нравов людей, к природе близких. Есть определенный успех, но о фотографии пока речи никакой, хотя, как путешественник, Пришвин уже овладел тогда еще очень сложной техникой светописи.
1909 год, 21 марта. Березовая рощица... Спрятанная жизнь в ней... В общем, картина: сбоку степь без жителей... Сверху логи, в них прячется в серых мелких березках... как между холстами белыми... лог... ручей... ветлы... пейзаж - это миг в подробностях...
Человек переживает чувство мгновения и это значительно настолько, что описания - на несколько страниц (рукописных). Кажется, автор все силится передать на бумаге испытанное чувство и понимает мучительно, что сделать это невозможно...
Но отвлечемся ненадолго в сторону. У мгновения довольно много ликов. Есть и довольно неожиданный. Есть люди, которым судьба “всучила” страшную болезнь - эпилепсию. Перед самым припадком больные испытывают очень кратковременное состояние, которое еще греки в античности называли “аурой”. Лучше всего о нем пусть расскажет один из больных падучей: “Все вы, здоровые люди, и не подозреваете, что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. Магомет уверяет в своем Коране, что видел Рай и был в нем. Все умные дураки убеждены, что он просто лгун и обманщик. Ан нет... Он действительно был в Раю в припадке падучей, которой страдал, как я. Не знаю, длится ли это блаженство секунды, часы или месяцы, но верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!..” Больного этого зовут Федор Достоевский. Творчество и этого писателя пронизано целиком той самой мукой от невозможности мгновение поймать (конечно, не об эпилепсии идет речь, но...)
Вернемся к Пришвину.
1911 год, без даты. ...Истинного художника я представляю себе насквозь видящим и понимающим уходящее мгновение мира сего. Тем нам дороги мужики, старцы, купцы и дети, что они все видят мгновение насквозь. Обыкновенно они с этим мгновением сами пропадают, это их ежедневная трагедия, то есть не их, а вообще трагедия будней, но в этой же будничной трагедии рождается существо неумирающее, понимающее, ценящее мгновение.
О культуре мгновения. Естественно, у нее есть своя история, глубоко в прошлое запускающая корни. Особенно поднял поэзию мгновения Романтизм и в культуре конца 18 - начала 19 веков миг, как объект искусства, особенно ценился, и это стало одной из духовных предпосылок фотографии (которая вскоре не замедлила появится). Пришвин, частью выросший на немецкой культуре (обучение в Германии) именно развивал культуру мгновения так гениально зачатой великим Гете (немец писал: “Она (природа -Г.М.) дает нам дивное зрелище; видит ли она сама, мы не знаем, но она дает для нас, а мы, незамеченные, смотрим из-за угла. В ней все живет, свершается, движется, но вперед она не идет. Она вечно меняется и нет ей ни на мгновение покоя. Что такое остановка - она не ведает...”) Вообще, рефлексия русской культуры на Запад весьма своеобразнаЭ и это несомненно отражается на “русском стиле” в фотографии.
Пролетает много времени - полтора десятка лет - вместивших в себя войну, голод, смерть близких и иные события, другого человека давно превратившие бы в разочаровавшегося в жизни обывателя, ищущего покоя. Писатель изменился сильно, но остается в нем какой-то “генеральный стержень”, не дающий душе успокоится.
1920 год, 2 марта. ... Всякое произведение искусства рождается из встречи мгновенья текущей жизни земли с вечностью: произведение искусства - памятник по умершему мгновению жизни... Искусство - это смерть живой жизни: оно ловит мгновенье, оставляя после встречи с ним памятник, - охотник за жизнью.
1928 год, 26 ноября. ...Творческий акт человека, согласный с творчеством всей жизни на земле, заключается в способности его останавливать пролетающие мгновения жизненного потока.
“Но причем здесь фотография?” - скажете вы. Но ведь, собственно, последняя сентенция и есть содержание творческого акта в фотографии. Так сказать, предпосылка у М.П. есть, осталось только обнаружить в его руках фотоаппарат. О том, как складывались отношения писателя с фотографией, рассказывает его сын Л.М. Алпатов-Пришвин:
Фотографией отец начал заниматься еще в начале двадцатого века, когда он с громоздким фотоаппаратом бродил на Севере в “краю непуганых птиц” и иллюстрировал своими фотографиями книги.
Затем, уже на моей памяти, отец фотографировал старину Великого Новгорода. В 1924 году, когда он писал о башмачниках города Талдома, я помогал ему проявлять негативы, забираясь в темную баню в деревне Костино.
Но вот в 1929 году, при помощи А.В. Луначарского, мы получили из Германии два прекрасных аппарата новейшей конструкции “лейка”. Отец был буквально пленен портативностью и удобством аппарата и загорелся желанием заняться фотографией вплотную...
Острый взгляд вдохновенного певца природы сразу сказался в замечательных снимках отца. Тут были и весенние сережки ольхи, и не растаявшая еще, ставшая ледяной белая дорога на фоне лужицы, прихваченной с краю морозцем. Снимал он ковры цветов и украшенную сверкающими капельками росы паутину.
В начале тридцатых годов в Загорске с лаврской колокольни сбрасывали колокола...
Обращается писатель к фотографии и в дневниках. У записей того времени своеобразный контекст. Пришвин живет в Сергиевом Посаде и волей-неволей становится свидетелем страшного вандализма: оскверняются храмы, растаскивается церковная утварь, будто бесы гуляют по Руси.
1930 год, 5 января. ...В нашей человеческой жизни этот свободный бег умной воды с игрой света называется искусством. Я так понимаю... А сейчас у нас теперь половодье с переменой русла. Так мне представляется. Широко, но мелко, а зайцу довольно глубоко., утонуть ему непременно, если только не встретится... ФАКТ... Так я понимаю жажду факта в наше время и сам оставляю привычную мне игру света в спокойной воде, беру фотографический аппарат и снимаю. Искусство ли это? Не знаю, мне бы лишь было похоже на факт, чтобы писатель прочел с живым интересом и сказал: “Да, это факт.”
Фотография в этой записи еще метафора. Все-таки занятие сиим ремеслом требует приобретения немалых технических навыков, да и кучу времени (кстати, заметим, что М.П. уже немолод - ему 56). Только ради хронологии отметим первое упоминание того года о фотографической работе:
1930 год, 25 января. Явились в Сергиев цыгане с медведями я позвал их к себе и завтра буду фотографировать с медведями в лесу.
Дальше, как говорится, “пошло”...
1930 год, 16 июня. Вчера днем я снимал одуванчики, их было целое поле, один к одному. Мне они очень нравились, и казалось их простенькое бытие так значительно для характеристики начала типичного лета... К вечеру поднялась буря, и утром не было ни одного одуванчика.
1930 год, 19 июля. Художник света (охота с камерой).
1930 год, 2 сентября. До того я увлекся охотой с камерой, что сплю и все жду, поскорее бы опять светозарное утро...
1930 год, 26 сентября. Конечно, настоящий фотограф снял бы лучше меня, но настоящему специалисту и в голову никогда не придет смотреть на то, что я снимаю: он это никогда не увидит.
...А ведь многие люди даже и не понимают, что они фотографы от природы. Вермер Делфтский был именно фотографом (даже рисовал при помощи камеры - обскуры). Хотя, великий голландец прежде всего умел гениально созерцать и чувствовать свет, камера - обскура являлась для него лишь подспорьем. Фотоаппарат для Пришвина тоже инструмент, которым он увлечен, как ребенок. Ему интересно сопоставлять природу реальную с мертвым слепком на отпечатке, искать соответствия и несходства. Но существенная особенность мгновения духовной жизни в том, что его кратковременность не позволяет упиться им. Фотография в определенной степени сублимирует этот комплекс, одновременно заставляя забыть о мертвенности остановленного бытия. Пожалуй, в этом основной комплекс человека, вдумчиво занимающегося фотографией. Кажется вначале, что ты остановил прекраснейший миг, однако... конечный результат - фотоснимок - совершенно это не отражает. Современная техника позволяет применять самые невообразимые эффекты, поражающие своей утонченностью и совершенством, но - в потрясающем кадре в абсолютном большинстве будет отсутствовать самое главное: жизнь.
1932 год, 1 января. Подобрав, устроив свои фото, я сказал Павловне:
- Если уцелеют мои снимки до тех пор, когда у людей начнется жизнь “для себя”, то мои фото издадут и все будут удивляться, сколько у этого художника в душе было радости и любви к жизни. Да вот если бы все люди стали заниматься тем, что каждый из них любит, для чего каждый рожден, - что бы это было!
1932 год, 7 января. Символизм - встреча текущего мгновения с вечностью, а место встречи - личность...
Занятие фотографией для М.П. лишь маленькая струйка в движении духа. Размышления, мучительные размышления о мгновении...
1940 год, 20 июня ...Я пишу для тех, кто чувствует поэзию пролетающих мгновений повседневной жизни и страдает от того, что сам не в силах схватить их.
К концу тридцатых страстное увлечение светописью проходит (как и все страстное). Писатель, кажется, начинает подозревать, что фотоаппарат - вовсе не средство “схватить” мгновение; скорее, фотография обманывает и все значительно упрощает. Настоящее, природное, чудесное - остается на недосягаемой высоте. Но занятия самим процессом М.П. не бросает.
1941 год, 27 ноября. Стал зарисовывать в лесу и удивлялся себе, зачем я столько лет таскал за собою фотоаппарат. Но, подумав о слове своем, понял, что, может быть, и слово мое тоже переходное искусство и как-то можно гораздо легче и лучше выразить то, что я хочу выразить своим тяжелым искусством. И, может быть, всякое искусство является только ступенью по лестнице, за верхней ступенькой искусство вовсе не нужно.
Война многое меняет в жизни, фотографическая деятельность выражается теперь только в съемке “на память”.
1942 год, 1 ноября. Чем же плох этот мой труд, - снимать карточки детей для посылки их отцам на фронт?.. Так я смотрел на себя, фотографа, со стороны, и мне нравился этот просто старый человек, к которому все подходят запросто и, положив ему руки на плечи, говорят на “ты”
Так фотография почти ушла из жизни человека. Осталось другое, более богатое и вечное: чувство мгновения.
Он легко пришел к фотографии и легко расстался с ней. Как увлечение теннисом для некоторых (бывают и такие, кто под занятие теннисом подводит солидное философское обоснование). Получается, светопись в том виде, в котором ее понимал Пришвин, неспособна перерасти просто “изящное искусство” и стать жизнью? Как литература... Или не обостренный интерес к мгновению духовной жизни делает человека фотографом (не ремесленником)? Как бы то ни было, для нас важно другое: культура мгновения и фотографическая культура существуют и развиваются в разных плоскостях, пересекаясь лишь изредка.
продолжение
